Вероника БОДЕ

ВЫ НАМ НЕ РАДЫ? (Пародия)

Ладно, мемуары так мемуары. Мне тоже есть, что вспомнить. Я, конечно, у самых истоков не стояла, но газету застала все же в зачаточном состоянии.

А случилось, граждане хорошие, вот как.

Летом одна тысяча девятьсот девяностого года снимали мы с поэтом Николаем Мариным дачи по соседству, в подмосковном Кратове. И частенько случалось так, что загорали мы вместе на пляже, а то и беседовали о современной поэзии, пересекая вплавь Кратовское озеро. От Марина-то я и услышала про некий Гуманитарный фонд. А поскольку к тому времени я уж лет восемь переводила технические тексты на испанский язык, порядком озверела и очень хотела "переменить участь", то поинтересовалась, нельзя ли там работать. "Наверное, можно", — сказал Марин, мой крестный отец в журналистике, — и дал мне телефон Лёни Жукова.

Жуков сначала долго предлагал мне заниматься какой-то коммерцией, потом — издавать философский журнал, — тут я порядком перепугалась. Тогда Жуков сказал:

— Ну, еще у нас тут есть... газета..., — и как-то странно, болезненно поморщился.

Пошла я в газету. А там Ромм сидит, грустный такой.

— Напишите, — говорит, — нам, Вероника, чего-нибудь.

— А про что?

— А про что хотите. Ну, может, выставки там какие, акции...

А поскольку я, по долгу жены искусствоведа, посещала иногда как выставки, так и акции, то о них, натурально, и написала. И очень опрометчиво поступила. Потому что этот выставочный хвост так до сих пор за мной и тянется. Понесла меня эта мутная волна, засосала трясина вернисажей...

Ладно. Стала я в "ГФ" ходить, статьи носить. И такая там странная, эфемерная какая-то была атмосфера, что вот всякий раз иду это я, бывало, туда, и кажется мне, что вот спущусь я сейчас в подвал на Дмитриевского, а там какая-нибудь бабуля сидит и говорит мне:

— И-и, милая, какой тебе еще фонд? Тут испокон веку химчистка была! (или, к примеру, прачечная)

Потом предложил мне Ромм редакторскую ставку. Не успела я согласиться, а он и говорит:

— А впрочем, нет, мы с Вами еще недостаточно знакомы.

"Ну, — думаю, — газета-то, видать, солидная. Как будто в Министерство культуры на работу принимает .

А газетка-то, кстати, вид тог­да имела плачевный. Текст печатался на машинке, потом, частенько несчитанный, со всеми опечатками, уменьшался на ксероксе, из всего этого дела сами клеили макет... Солидные авторы стеснялись нам писать, если и писали, то подписывались какими-нибудь чужими инициалами. Зато подаренного Сосной бумажного ролля надолго хватало: выходила газетка раз в месяц, а то и в два.

Потом все-таки принял меня Ромм на службу. Я и говорю:

— Есть у Вас, Михаил Наумович, какой-нибудь редакционный портфель? Можно с ним ознакомиться?

— Можно, — говорит, — но только там одни твои статьи лежат.

А вообще много смешного было. Тыкалась я поначалу, конечно, как слепой кутенок: печатать-то действительно нечего было. Первым делом привела в редакцию свою подругу, Эллу Крылову — со стихами, натурально, Ромм тут же сделал вид, что у него редакционный портфель битком набит и что сам Бродский рад бы у него напечататься, да стихи класть некуда. Выяснилось также, что для того, чтобы напечататься в "ГФ", надо сначала пройти все круги ада, включая платную рецензию, библиотеку рукописей и многолетнее ожидание своей очереди. Элла же делала вид, что ее сюда притащили на аркане и что напечататься у нас для нее, по ее собственному выражению, все равно, что "дьяволу продать душу". А я за это время почти окончательно сгорела со стыда. В конце концов, оставила Крылова деньги на рецензию. Приходит через месяц: где моя рецензия? А Ромм ей:

— А я про Вас совсем забыл. Ой, как неудобно...

Крылова рассвирепела:

— Тогда деньги верните!

— Не могу, — скорбно ответил Ромм.

— Почему?

— А я их потратил.

Ушла Элла Крылова и больше к нам — ни ногой. И ее теперь "Знамя" печатает, "Золотой век" и все остальные.

Или вот как-то раз выпросила я у Сережи Кускова статью: рукописный вариант, три дня я его расшифровывала. Авторов я тогда вообще боялась панически, а уж гениального Кускова... И говорю я ему, осторожненько так:

— Сергей, там вот у Вас какое-то странное выражение: "продолжая экскурс в дискурс детства" — не тяжеловато ли? Смеется Кусков:

— А-а, да, — это я схулиганил! Можно выкинуть.

Так вот и жили. Ромм над первыми моими статьями жуть как издевался!

— Ну что это такое (цитата)?! Ведь это же стиль "Московского комсомольца"! Перепиши!

Потом-то я узнала, что он всем авторам такое говорит, а потом привыкает к ним и больше не придирается. Просто ему нравится, во-первых, показать, какой он строгий редактор, а во-вторых, лишний раз лягнуть "Московский комсомолец". С ним и с газетой "Правда" у Ромма особые счеты.

Но я все-таки не обиделась и не ушла. Писала в разные другие издания, но нигде "себя не нашла". И меня там "не нашли". И вот я с вами — уже второй год. ("Вот радость-то!" — скажут ехидные литераторы, которые лучше налетят на гнездо гремучих змей, чем на статью о современном художественном авангарде).

В лихорадочных поисках авторов вышла я на Раду Цапину. Полюбили друг друга.

На какой-то выставке набрела на фотографа Лешу Курова. Подружились.

И вот — мы все теперь с вами. Вы рады?