Кажется, около года я время от времени
слушаю “Русскую идею” Бориса Парамонова, и, признаться,
мне и в голову не приходило, что когда-нибудь буду
принужден разъяснять истинный смысл этой программы,
хотя бы потому, что ее автор сам сделал всё для правильного
отношения к себе. Но оказалось, что процесс нашего
культурного вырождения зашел так далеко, что многие
всерьёз принимают этого лектора за настоящего мыслителя.
Говорить о Бродском чрезвычайно трудно.
Пожалуй, не столько трудно, сколько тяжело. Любовь,
восхищение и благодарность борются во мне с неприязнью,
разочарованием и отвращением. Я и не помышляю о том,
чтобы выдержать академически беспристрастный тон.
Дай Бог мне остаться в рамках благопристойности при
неизбежных эмоциональных всплесках.
Когда в редакции
«ГФ» меня известили о предстоящей публикации статьи
с опровержением моего очерка о Бродском, я, признаться,
не без любопытства ждал возможности с ней познакомиться,
ибо ее автор грозился выступить со строго научных
позиций.
Очерк Ирины Сурат «Пушкин как религиозная
проблема» ("Новый мир" 1994, №1) безусловно, интересен
и важен, да и написан с изяществом. Критика «воцерковления»
нашего поэта и выразительна и убедительна.
Кажется, уже с начала 80-ых годов стали ходить слухи
об удивительном поэтическом феномене Ольги Седаковой.
Источником это молвы была, условно говоря, академическая
среда филологов, но волны её расходились далече, ибо
среди почитателей Седаковой именовались те, кто по справедливости
заслужили всеобщее уважение.
Некоторые служители Церкви считают, что уже по причине
одного рукоположения в священный сан они обретают дар
особого духоведения, и вся «небесная и земная» становятся
им доступны. Такое и в самом деле случается, но возможны
исключения и даже назидательные примеры деградации среди
пастырей, что, конечно же, не отменяет силу совершаемых
ими таинств.
Читатель может не включать это стихотворение
в ряд своих любимых у Бродского, но даже при самом
беглом прочтении становится видна его исключительная
важность для понимания всего творчества поэта, хорошо
сознаваемая и самим автором.
Почитатели Кушнера говорят о тонкости,
изысканности, глубине его стихов, о верности высоким
традициям русской поэзии и культуры. Противники указывают
на литературность и вторичность Кушнера, прибавляя,
что и сам он нечто банальное и заурядное.
Меня очень удивило, что ответ академика Роднянской на
мой очерк «Кушнер и Эвридика» (НГ,
Кулиса 27.11.1999) последовал
столько времени спустя. Она объяснила это тем, что «Кулиса»
с моим эссе попала ей в руки «далеко не сразу».
В констелляции приписываний, где alter
действует, a ego соответственно переживает, имеется
еще один медиум, который, вероятно, в силу своей близости
к той форме приписываний, которая характерна для денег,
уделяет особое значение тому, чтобы не казаться "полезным":
это - искусство. Эта констелляция очевидна: художник
творит, а у зрителя в результате этого возникает определенное
переживание. В чем же проблема?
