Vivat Academia!

 

(Реплика на письмо И.Б.Роднянской в НГ - Письма# 25 (72) 30 июня 2001 г.)*

 

Меня очень удивило, что ответ академика Роднянской на мой очерк «Кушнер и Эвридика» (НГ, Кулиса 27.11.1999) последовал столько времени спустя. Она объяснила это тем, что «Кулиса» с моим эссе попала ей в руки «далеко не сразу».

Неосторожное заявление, если учесть, что моя статья была вручена И.Б.Роднянской при свидетелях сразу же после публикации. Что же побудило поборницу иудо-христианских ценностей, особу, безусловно, высоконравственную, кривить душой?

 Свое недоумение я разрешил такой догадкой: она дала свой ответ с такой задержкой в расчете на то, что он не попадется мне на глаза, ибо я уже давно перестал его ждать. Тогда Роднянская обретает позицию правоты, коль скоро ей не сумели возразить. Имидж сохранен. Если бы не случай, так оно и вышло бы.

На деле же вышло так, что Роднянская проглотила от бессилия все подзатыльники за прошлое пустословие по поводу слишком наглядных даже для постороннего взгляда пунктов. Тогда ей пришло в голову обвинить меня в невежестве (вроде бы публично, но за моей спиной) лишь в связи с побочной и темной для большинства читателей темой Гегеля, сведя, однако, весь смысл полемики к этому единственному пункту, придав ему архетипическую важность. Всё это, разумеется, в надежде на неведение читателя. Но, ведь, я помогу читателю.

Вот как было дело. Я писал, обращаясь к Роднянской:

«В своем очерке, указав в качестве вектора на Гегеля, я настаиваю на том, что Л.Я. Гинзбург совершенно абсурдно утверждает Кушнера в качестве лирика вне связи с романтизмом. На это Вы заявляете, что я оскандалился, и демонстрируете это так: "Оставим в стороне и то, что Гегель пересказан плоховато, и то, что если даже лирика - "содержание" (вернее, излюбленное русло) романтизма, это еще не значит, что романтизм - "содержание" лирики (теорема необратима), и то, что никакой Гегель не захочет нести ответственности за столь странную квалификацию античной лирики (до Давида-псалмопевца у Славянского руки почему-то не дошли - а ведь тоже лирик, вне всякого сомнения)".

Начнем с измышления: я Гегеля вообще ни хорошо, ни плохо не пересказывал, а дал буквально в трех словах только один-единственный тезис (лирика - содержание романтизма) и дал его абсолютно точно. А теперь слегка по Гегелю. Основой романтического искусства является субъект, который и раскрывается в полноте только в романтическом искусстве. Именно субъект становится содержанием (объектом) лирики, в которой субъект превращается в объект для себя самого. Субъект проходит разные степени актуализации. Упоминание Вами Давида-псалмопевца в качестве несомненного лирика крайне неудачно как раз потому, что лирическим его можно назвать в самом общем и самом размытом смысле этого слова, понимая под ним выражение чувств и различных душевных переживаний. Вот что пишет об этой, в его определении, восточной лирике Гегель: "...она существенно отличается от западной тем, что Восток, согласно своему общему принципу, не доходит ни до индивидуальной самостоятельности и свободы субъекта, ни до превращения всякого содержания в нечто интимное; бесконечность такого содержания внутри себя составляет глубину романтической задушевности".

Добавлю, что псалмы Давида исходят из все превышающего знания о том, что Бог - цель, смысл, оправдание бытия и самого Давида, который утверждает себя в Боге, а не наоборот. Поэтому даже тема давидовского "я" в псалмах полностью подчинена "Я" Бога и тому, что "рече Бог". Правда (такова модальность иудаизма), это человеческое "я" не теряет своей ответственной значимости, но абсолютным бытием оно все-таки не располагает. Словом, этот лиризм хоть и зачат и даже шевелится в утробе, но не рожден, ибо он находится в сфере объективно превышающих его ценностей (на языке эстетики - в скорлупе эпизма). Если бы псалмы Давида были окончательно ставшим лиризмом (несомненным, по Вашим словам), их судьба в церковной практике оказалась бы изначально весьма проблематичной».

Такой оборот Роднянскую не устраивал: выходило, что она существенно завысила лирический уровень Псалтири, да и с Гегелем не управилась, хоть в извращении этого философа обвинила как раз меня. Тогда ей пришло в голову заявить следующее:

«...сам немецкий философ... пишет вот что: "Лирика греков и римлян отличается как от восточной лирики, так, с другой стороны, и от романтической" (Гегель, Эстетика, М., 1871, т. 3,с. 530, курсив автора). Она, эта лирика, определяется Гегелем как классическая, ибо, в отличие от лирики романтиков, не углубляется "в проникновенность частных настроений и ситуаций" (там же). Гегель, конечно, мыслит исторически, а Славянский - как придется. Библейскую же поэзию, в особенности "наиболее возвышенные псалмы Ветхого завета", Гегель относит к категории дифирамба "как субъективного взлета души во время богослужения" (там же, с. 520; курсив, как нарочно, опять-таки гегелевский). То есть это род субъективной, хотя и ставшей сакральной, поэзии, к которой имперсонализм восточной лирики в данном случае не имеет прямого отношения.

Напомню Славянскому, что, хотя в советское время новые переводы библейских книг включались в антологии поэзии Древнего Востока (другого места по понятным причинам для них тогда не находилось), но Библия с ее "я и Ты" - столп, на коем (наравне с античностью) стоит возникшая затем персоналистическая западноевропейская культура. Тут уж я вступаюсь не за Кушнера, а за иудео-христианские корни нашей - в известном смысле отнюдь не "восточной" -цивилизации. Забавно было бы также посоветовать Славянскому взглянуть на карту и обнаружить, что Иерусалим, хотя и справедливо числится за Ближним Востоком, расположен западнее Москвы.»

Как видим, загромождая наукообразия ради свое изложение, Роднянская, тем не менее, изо всех сил педалирует субъективность псалмов, а чтобы не вступать в противоречие с общей характеристикой восточной лирики у Гегеля (отсутствие свободы и бесконечности восточного субъекта), выводит псалмы из зоны восточного сознания. Тут она совершает умышленный подлог, полагаясь, повторю, на неосведомленность читателя, который и в самом деле не обязан разбираться в эстетике этого немца. Начнем с того, что Гегель не относит псалом к категории дифирамба, (как уверяет нас Роднянская, демонстрируя свою академическую выучку: раз Гегель, то категория). Он относит псалом, а также и дифирамб, наряду с пеаном, гимном и проч. к жанрам, и вот эти жанры им и включены в ту категорию, которая описывает первую ступень лирической поэзии, выше которой Восток не поднимается.

Академик же Роднянская рассуждает далее о конъюнктурности советских издателей, поместивших псалмы в собрание восточной поэзии, и говорит о том, как Славянский заврался, приписывая, якобы по Гегелю, псалмы к восточной лирике. Жаль только, что она не убедила в этом самого Гегеля, который везде и всюду включает псалмы именно в культуру Востока, да еще не ленится это многажды подчеркивать. В качестве оглушающего аргумента в пользу изъятия псалмов из восточной сферы Роднянская предлагает мне (и, видимо, Гегелю) взглянуть на карту и убедиться в том, что Иерусалим западнее Москвы.

Но как же насчет «субъективного взлета души во время богослужения», который с таким нажимом выведен Роднянской, да еще от имени Гегеля? А дело в том, что здесь-то Роднянская и заткнула рот Гегелю, чьи интересы она якобы блюла. Сразу вслед за этим у Гегеля идет характеристика этого типа субъективности, при которой субъект, потрясенный величием Творца, оказывается как бы вне своего Божества, но смотрит только на Него, ликуя и поражаясь Его красоте и могуществу, и, восхищенный Им, вновь возносится к Нему же, чтобы слиться с Ним. Другими словами, перед нами именно тот уровень субъективизма, что описан мной раньше. Ясно, что удельный вес субъекта здесь куда ниже, чем в классической сфере, не говоря уже о романтическом сознании. Недаром Гегель говорит, что этому роду субъективизма свойствен объективный оттенок, в то время как эпос романтической эпохи имеет все усиливающийся привкус лиризма.

В справедливости моего изложения читатель может легко убедиться, взяв Гегеля в руки.

Между тем, Роднянская заявила также, что, назвав Гегеля «философом тождества», я постыдно спутал его с Шеллингом. Здесь я советую нашему академику не утруждаться непосильной для нее работой над этими философами, а ограничиться справкой в словаре. Оттуда она узнает, что и Гегель, и Шеллинг, то есть оба эти мыслителя, как раз и представляют философию тождества. По Гегелю, например, все бытие и есть самораскрытие абсолютного духа именно в этом тождестве.

Завершаю свой очерк здравицей во славу Академии, которую своим членством украшает Роднянская, делающая свои культурологические выводы на основании географической карты. Какие великие открытия она еще свершит, когда заметит, что Марокко простирается на Запад далее Британии, а с Новой Зеландии начинается восточное полушарие?!1

 Николай Славянский 31 марта 2003